– Потому что, – тихо сказал Ральф, машинально собирая весь хлам с телевизора и опять распихивая его по карманам, – он не просто знал, что мне понадобится эта штука, он знал, где она лежит и даже куда ее положить.

У него по спине побежал холодок, и рассудок попытался отбросить эту идею куда подальше и объявить ее полным бредом, который может прийти в голову только безумцу или человеку, измотанному бессонницей. Впрочем, это не объясняло появления клочка бумаги со строчкой из стихотворения у него в кармане.

Он еще раз прочел слова, нацарапанные на разлинованном листочке: «Я делаю все, что я делаю, в спешке, чтобы успеть сделать что-то еще». Это был не его почерк, совершенно точно. Так же точно, как и то, что «Кладбищенские ночи» – это не его книга.

– Теперь-то как раз моя, Дор мне ее подарил, – сказал Ральф вслух, и неприятный холодок опять пополз по спине, как трещина по ветровому стеклу.

А какое еще объяснение тут подходит? Она же не могла просто влететь мне в карман, эта бумажка.

Прежнее чувство, что чьи-то невидимые руки подталкивают его ко входу в темный тоннель, вернулось. Ощущая себя как во сне, Ральф пошел обратно на кухню. По дороге он снял пиджак и бросил на спинку тахты, даже не сознавая, что делает. Он снова остановился в дверях, пристально глядя на календарь с картинкой, изображавшей двух мальчиков, которые делали хэллоуинский фонарь из тыквы, – глядя на завтрашнее число, обведенное кружочком.

«Отмени встречу с булавковтыкателем», – сказал Дорранс. Его попросили, чтобы он передал это предупреждение Ральфу, и сегодня ножевтыкатель подчеркнул это яркой жирной чертой.

Ральф нашел телефон в «Желтых страницах» и набрал номер.

– Вы позвонили в офис доктора Джеймса Роя Хонга, – раздался в трубке приятный женский голос. Автоответчик. – К сожалению, мы не можем принять ваш звонок прямо сейчас, так что оставьте, пожалуйста, сообщение после звукового сигнала. Мы вам обязательно перезвоним.

Дождавшись сигнала, Ральф произнес и сам поразился тону, как спокойно звучит его голос:

– Здравствуйте, это Ральф Робертс. Мне назначена встреча на завтра в десять утра. К сожалению, я не смогу прийти. Изменились обстоятельства. Спасибо. – Он помолчал и добавил: – Разумеется, я заплачу.

Он закрыл глаза и бросил трубку на рычаг. Потом прижался лбом к стене.

Что ты делаешь, Ральф? Что ты делаешь?!

– Долог путь обратно в Эдем, милый.

Ты же не думаешь то, что ты думаешь… так не бывает.

– …долог путь, и поэтому не стоит обращать внимания на мелочи.

О чем ты думаешь, Ральф?

Он не знал; он понятия не имел. Наверное, о судьбе и о встрече в Самаре. Наверняка он знал только одно: что от раны в левом боку, куда его пыряли ножом, расходятся волны боли. Врач «скорой помощи» дал ему полдюжины обезболивающих таблеток, и ему, наверное, нужно было принять одну, но он слишком устал… так устал, что был даже не в состоянии подойти к раковине и налить себе стакан воды… ему не хватало сил даже на то, чтобы пройти через кухню, какой к чертовой матери путь в Эдем?!

Ральф опять же не знал. И сейчас его это не волновало. Сейчас он хотел одного: просто стоять на месте, уткнувшись лбом в стену и зажмурив глаза, чтобы ничего не видеть.

Глава 8

1

Белый песчаный пляж вытянулся вдоль побережья, как полоса белого шелка на кайме яркого синего моря, и он был абсолютно пуст, если не считать какой-то круглой штуковины ярдах в семидесяти от того места, где стоял Ральф. Эта круглая штука была размером примерно с баскетбольный мяч, и когда Ральф смотрел на нее, его сердце почему-то переполнялось страхом, глубоким и – по крайней мере на данный момент – совершенно беспочвенным.

Не подходи к ней, – сказал он себе. Что-то в ней есть неправильное, что-то плохое. Что-то действительно очень плохое. Это черный пес, который воет на синюю луну; кровь в кухонной раковине; ворон, что «на белый бюст Паллады сел у входа моего» [4] . Ты не хочешь к нему подходить, Ральф, и тебе не надо к нему подходить, потому что это один из осознанных снов Джо Вайзера. Тебе сейчас лучше всего развернуться и просто уйти.

Это все верно, конечно, но ноги уже несли его вперед – так что, может быть, это был никакой не осознанный сон. И неприятный, весьма неприятный. Потому что чем ближе Ральф подходил к этой круглой штуке, тем меньше она становилась похожей на баскетбольный мяч.

Это был самый реалистичный сон, из всех, которые когда-либо снились Ральфу, и осознание того, что он спит, казалось, лишь добавляет ему реализма. Он чувствовал мягкий рассыпчатый песок под босыми ногами – теплый, но не горячий, – он слышал громкий, утробный рев волн, когда они набегали на пляж, где песок блестел, как мокрая дубленая кожа, он чувствовал запах соли и сохнущих водорослей, резкий и какой-то печальный запах, который напоминал о летних каникулах, которые он еще ребенком провел как-то на пляже в Олд-Орчард.

Эй, приятель. Если ты не можешь поменять этот сон на другой, тогда попробуй просто повернуть выключатель и вылезти из него – проснуться то есть.

Он прошел уже половину расстояния до странной штуковины, и у него уже не осталось сомнений в том, что это было такое: не баскетбольный мяч, а голова. Кто-то закопал человека в песок по шею, и, как Ральф неожиданно понял, скоро начнется прилив.

Он не проснулся – он побежал вперед. И в это мгновение пенистый край одной из волн коснулся головы. Человек открыл рот и закричал. И хотя голос срывался, Ральф узнал его сразу. Это был голос Каролины.

Еще одна волна нахлынула на берег и попыталась утащить за собой волосы, прилипшие к мокрым щекам. Ральф побежал быстрее, зная, что скорее всего он опоздает. Прилив был достаточно сильным. И он утопит ее куда быстрее, чем сам он успеет выкопать ее из песка.

Тебе не надо спасать ее, Ральф. Каролина уже мертва, и умерла она вовсе не на пустынном пляже. Это случилось в палате 317 в Городской больнице Дерри. Ты был с ней в тот момент, и звук, который сопровождал ее смерть, был вовсе не гулом прибоя. Это было шуршание снега с дождем за окном. Помнишь?

Да, он все помнил, но все равно бежал – все быстрее и быстрее, – поднимая ногами облачка белого песка.

Ты не успеешь даже добежать до нее, ты же знаешь, как это обычно бывает в снах? Все, к чему ты бежишь, либо отступает, либо превращается во что-то еще.

Нет, в стихотворении было не так… или так? Ральф точно не помнил. Он помнил только, что рассказчик в панике убегал по лесу от чего-то смертельно

(Оборачиваясь на бегу, я различаю его силуэт.)

опасного. Это что-то гналось за ним по лесу… охотилось на него, приближалось к нему.

А он был все ближе к темному силуэту на песке. Она ни во что не превратилась, и только когда Ральф опустился на колени перед Каролиной, он понял, почему не сумел узнать свою жену, женщину, с которой они прожили вместе 45 лет: с ее аурой творилось что-то ужасное. Она прилипла к ее коже, как грязный мешок. Когда тень Ральфа упала на Каролину, она подняла глаза, и они закатились, как глаза лошади, которая сломала ногу, одолевая слишком крутой подъем. Она тяжело дышала, и с каждым выдохом у нее из носа вырывались клубы серо-черной ауры.

Потрепанная, изодранная в клочья веревочка, поднимавшаяся от ее головы, была лилово-черная – цвета гноящейся раны. Когда Каролина снова открыла рот и закричала, у нее изо рта вылетела неприятная светящаяся масса, липкие нити, которые исчезли почти сразу, как Ральф их заметил.

Я спасу тебя, Кэрол! – закричал он. Он упал на колени и принялся разрывать песок вокруг своей жены, как собака, выкапывающая кость… и когда эта мысль пришла ему в голову, он вдруг понял, что Розали, утренний обходчик Харрисон-авеню, устало сидит рядом. Как будто это его мысль вызвала сюда собаку. Грязная черная аура окружала и Розали тоже. Между лапами у нее лежала панама Билла Макговерна, вся измызганная и изрядно изжеванная.