Почему? – хотел спросить Ральф, но передумал. Женщина из Службы информации скорее всего скажет ему, что она сожалеет, но у нее нет таких данных, тем более что Ральф решил, что эти данные были у него в компьютере, в том самом компьютере, который располагается между ушами. Элен не хотела никого видеть, потому что ей было стыдно. Она не виновата в том, что случилось, но Ральф рассудил, что для самой Элен это ничего не меняет. Половина Харрис-авеню видела, как она ковыляла по улице, ни дать ни взять – избитый боксер на ринге после того, как рефери остановил бой; ее отвезли в больницу на «скорой», и виноват во всем был ее муж – отец ее дочери. Ральф очень надеялся, что ей дадут что-нибудь, чтобы она спокойно спала ночью. А утром, хотелось бы думать, ей все увидится в другом свете. В лучшем свете… потому что, Бог свидетель, хуже уже некуда.

«Черт подери, вот бы и мне что-нибудь дали, чтобы я мог спокойно спать ночью», – подумал он.

Тогда иди на прием к Литчфилду, идиот, – немедленно отозвалась другая часть его сознания.

Женщина из Службы информации спросила у Ральфа, может ли она еще чем-нибудь ему помочь. Ральф сказал, что нет, и начал было благодарить ее, но услышал в трубке короткие гудки.

– Замечательно, – сказал Ральф в пустоту. – Очень мило. – Он повесил трубку и осторожно опустил яйца в кипящую воду.

Десять минут спустя, когда он сидел за столом и сверлил взглядом яйца, которые лежали на тарелке, как самые крупные в мире жемчужины, зазвонил телефон. Ральф отставил тарелку в сторону и взял трубку.

– Алло?

Тишина. Только чье-то дыхание и тишина.

– Алло? – повторил Ральф.

В трубке снова послышалось чье-то дыхание, а потом раздался звук, который больше всего был похож на сдавленный всхлип. Потом – короткие гудки. Ральф повесил трубку и пару секунд смотрел на телефон, хмуря брови.

– Ну давай, Элен, – сказал он. – Перезвони. Пожалуйста.

Потом он опять сел за стол и наконец приступил к своей скромной трапезе.

4

Пятнадцать минут спустя, когда Ральф мыл посуду, опять зазвонил телефон. Это не она, подумал Ральф, вытирая руки. Он повесил полотенце на плечо и пошел к телефону. Точно не она. Скорее всего Билл или Луиза.

– Привет, Ральф.

– Здравствуй, Элен.

– Это я звонила тебе несколько минут назад. – Ее голос был хриплым, как будто она напилась пьяной или долго плакала, а Ральф не думал, что пациентам в больнице разрешают употреблять спиртное.

– Я так и понял.

– Я услышала твой голос и… я… я не смогла…

– Все в порядке, я все понимаю.

– Правда? – Она шмыгнула носом.

– Да, мне кажется, да.

– Пришла медсестра и дала мне болеутоляющее. Хотелось сразу его принять и лечь спать… очень болит лицо… но я не могу лечь спать, пока не поговорю с тобой и не скажу, что должна сказать. Боль – это очень неприятно, но это еще и стимул.

– Элен, ты не должна ничего мне говорить.

Но он боялся, что все-таки должна. И еще он боялся того, что она может ему сказать… боялся, что она будет злиться на него, потому что злиться на Эда она не могла.

– Нет, я должна. Я должна сказать тебе спасибо.

Ральф прислонился к двери и на мгновение закрыл глаза. Он, конечно, почувствовал облегчение, но теперь он не знал, что ответить. Он был готов сказать: «Мне очень жаль, что ты так думаешь, Элен», – сказать это очень спокойным голосом, но этот сценарий мог бы пригодиться, только если бы она начала разговор с вопроса о том, не пора ли ему перестать совать свой непомерно длинный нос в чужие дела.

А потом, как будто угадав его мысли, она сказала:

– Я жутко на тебя злилась. Всю дорогу сюда, все время, пока меня тут обследовали… и еще час, наверное, после того, как меня положили в палату… я страшно на тебя злилась. Я позвонила Кэнди Шумахер, моей подруге с Канзас-стрит, она пришла и забрала Натали. Я заберу ее завтра утром, а эту ночь Натали будет у Кэнди. Кэнди спросила меня, что случилось, но я ей не сказала. Мне просто хотелось лежать и беситься, потому что ты вызвал полицию, хотя я просила тебя никуда не звонить.

– Элен…

– Дай мне закончить, чтобы быстрее принять таблетку и лечь спать.

– Хорошо.

– Сразу после того, как Кэнди забрала Натали – слава Богу, она не плакала, я бы этого не вынесла, – ко мне пришла женщина. Сначала я решила, что она ошиблась палатой, потому что я понятия не имела, кто она такая, а потом, когда до меня наконец дошло, что она пришла именно ко мне, я ей сказала, что не хочу никого видеть. Но она сделала вид, что не слышит, что я ей говорю. Она закрыла дверь и приподняла свою юбку так, чтобы я увидела ее левое бедро. На нем был длинный шрам, почти до колена. Она сказала, что ее зовут Гретхен Тилбери, что она советник по вопросам насилия в семье из Женского центра и что ее муж распорол ей ногу кухонным ножом в семьдесят восьмом году. Она сказала, что если бы у соседа снизу не было жгута, она бы истекла кровью. Я сказала, что мне очень жаль, что это действительно очень плохо, что с ней приключилось, но я ни с кем не хочу говорить о случившемся до тех пор, пока не обдумаю все как следует. – Элен пару секунд помолчала. – Но знаешь, это была ложь. У меня было достаточно времени на раздумья, потому что в первый раз Эд ударил меня два года назад, незадолго до того, как я забеременела. Я просто пыталась… ну, делать вид, что ничего не происходит.

– Я понимаю, как это бывает, – сказал Ральф.

– Эта женщина… она, наверное, прошла специальные курсы, как пробиваться сквозь защиту других людей.

Ральф улыбнулся:

– Я думаю, это у них основная дисциплина в программе.

– Она сказала, что мне больше нельзя закрывать на все глаза, что у меня серьезные проблемы и что мне пора начинать относиться к ним серьезно. Я сказала, что не собираюсь рассказывать ей о своих делах и слушать все то, что она мне говорит, лишь потому, что ее муж когда-то порезал ей ногу. И я чуть не сказала ей – ты не поверишь, – я чуть не сказала ей, что скорее всего это случилось из-за того, что она никак не хотела заткнуться, успокоиться и уйти, подарив своему мужу вполне заслуженный покой. Но я была в бешенстве, Ральф. Мне было больно, стыдно, обидно…

– Я думаю, это вполне нормальная реакция.

– Она спросила, как я буду себя чувствовать – не по поводу Эда, а по поводу собственных ощущений, – если вернусь домой, и Эд снова меня изобьет. Потом она спросила, что будет, если я вернусь, и Эд начнет бить Натали. Этот вопрос привел меня в бешенство. И я все еще злюсь, когда вспоминаю о нем. Эд никогда не трогал Натали. Так я ей и сказала. Она кивнула и ответила: «Но это не значит, что он не сделает этого в будущем, Элен. Я знаю, что ты не хочешь об этом думать, но тебе надо подумать. К тому же, допустим, что ты права. Допустим, он никогда не сделает с ней ничего страшного, максимум – легонько отшлепает. Ты хочешь, чтобы она росла, глядя, как он бьет тебя? Ты хочешь, чтобы она росла и видела вещи, подобные тем, что случились сегодня?» И это меня остановило. Просто вогнало в ступор. Я помню, как выглядел Эд, когда он вернулся из магазина… и сразу все поняла, как только увидела, какой он был бледный… и как он дергал головой.

– Как петух, – пробормотал Ральф.

– Что?

– Ничего. Продолжай.

– Я не знаю, что его так взбесило… я уже давно ничего про него не знаю, но я поняла, что отыграется он на мне. А когда ситуация доходит до некоей критической точки, ты уже ничего не сделаешь. Я побежала в ванную, но он схватил меня за волосы… я кричала… а Натали сидела там, на своем высоком стульчике, и когда я кричала, она тоже кричала.

Элен расплакалась и замолчала. Ральф ждал, прислонив голову к двери. Он тоже плакал, вытирая слезы полотенцем, но даже не замечал этого.

– В любом случае, – сказала Элен, когда снова смогла говорить, – я проговорила с той женщиной почти час. Это называется консультацией жертв, и она занимается этим уже черт-те сколько лет, представляешь?