Но если честно, это была бы не главная причина, почему она подписала бы эту петицию. Она бы сделала это, чтобы увидеть вблизи и «вживую» такого известного человека, звезду мирового масштаба, как Сьюзан Дей. Она подписала бы эту петицию просто из любопытства, которое было, наверное, основной чертой ее характера. И даже опухоль мозга не убила его до конца. За два дня до смерти она вытащила у него из книжки билет в кино, который он использовал вместо закладки, потому что ей стало интересно, какой фильм он смотрел. Кстати, это был фильм «Несколько хороших парней», и сейчас Ральф удивился и даже слегка испугался – как все-таки больно ему вспоминать об этом. До сих пор. Очень больно.

– Конечно, – сказал он Хэму. – Я с удовольствием подпишу.

– Наш человек, – провозгласил Давенпорт и стукнул его по плечу. Мрачный взгляд сменился улыбкой, но Ральф сомневался, что его согласие так уж сильно повысило настроение Хэму. Улыбка вышла кривой и не особенно убедительной. – Пойдем в мое прибежище всех пороков.

Ральф прошел следом за ним в пропахший табаком магазин, который не смотрелся таким уж порочным в половине десятого утра. Уинстон Смит степенно прошествовал вперед, потом остановился и еще раз взглянул на Ральфа своими желтыми глазами. Он – дурак, и ты тоже дурак, говорил этот взгляд. Учитывая обстоятельства, Ральф не стал бы оспаривать это малоприятное заключение. Он сунул газеты под мышку, наклонился над листком бумаги, который лежал на прилавке у кассы, и подписал петицию, в которой общественность Дерри просила Сьюзан Дей приехать в город и выступить в защиту Женского центра.

3

Подъем на холм оказался совсем не таким кошмарным, как опасался Ральф, и, проходя перекресток Витчам и Джексон, он еще подумал: Ну вот, все не так плохо…

И вдруг он понял, что у него звенит в ушах, а ноги дрожат и буквально подкашиваются. Он остановился на Витчам-стрит и приложил руку к груди. Он почувствовал, как под рубашкой бешено колотится сердце, и это его напугало. Он услышал какой-то шелест и увидел, что из бостонского «Глоуба» вывалился рекламный проспект и мягко приземлился в канаву. Он хотел наклониться, чтобы его поднять, но потом передумал.

Не надо, Ральф. Если ты наклонишься, то скорее всего упадешь. Пусть валяется, дворник потом уберет.

– Да, пожалуй. Хорошая мысль, – пробормотал он, выпрямляясь. Черные точки замелькали перед глазами, словно какая-то сюрреалистическая стая ворон, и в какой-то момент ему показалось, что он сейчас рухнет на мостовую и ему будет уже все равно.

– Ральф? С тобой все в порядке?

Он осторожно оглянулся и увидел Луизу Чесс, которая жила на другом конце Харрис-авеню, в квартале от дома, который они делили с Биллом Макговерном. Она сидела на скамейке у входа в Строуфорд-парк. Может, ждала автобуса, чтобы не тащиться домой пешком.

– Да, все нормально, – сказал он и заставил себя сдвинуться с места. Ощущение было такое, что он идет сквозь густой сироп, но до скамейки он дошел вполне пристойно. Хотя и не смог отказаться от замечательной возможности присесть.

У Луизы Чесс были большие темные глаза – когда Ральф был ребенком, такие глаза называли испанскими, – и он даже не сомневался, что десятки мальчишек украдкой вздыхали об этих глазах, когда Луиза училась в школе. Они по-прежнему были очень красивыми и выразительными, но Ральфа сейчас не особо заботило то волнение, которое он в них увидел. Это было… что? Как-то уж слишком близко, чтобы совсем не тревожиться, это была первая мысль, которая пришла ему в голову, но он не был уверен, что это правильная мысль.

– Нормально, – эхом отозвалась Луиза.

– Точно. – Он достал из заднего кармана носовой платок, убедился, что он чистый, и вытер лоб.

– Ты меня, конечно, извини, Ральф, но вид у тебя далеко не нормальный.

Ральф ее не извинял, но не знал, как об этом сказать.

– Ты бледный, вспотевший и мусоришь, где попало.

Ральф удивленно взглянул на нее.

– Что-то выпало у тебя из газеты. Какая-то рекламка.

– Правда?

– Ты сам знаешь прекрасно, что правда. Извини, я сейчас.

Она встала, перешла улицу, наклонилась (Ральф заметил, что для женщины шестидесяти восьми лет ножки у нее еще очень даже ничего) и подняла проспект. Потом вернулась к скамейке и села.

– Вот, – сказала она. – Теперь ты больше не мусоришь.

Неожиданно для себя он улыбнулся.

– Спасибо.

– Не за что. Теперь я вправе воспользоваться купоном от Максвелл-Хаус, съесть, к примеру, вегетарианский гамбургер и выпить диетической колы. Я так растолстела с тех пор, как умер мой мистер Чесс.

– Ты вовсе не толстая, Луиза.

– Спасибо, Ральф, ты настоящий джентльмен, но не будем отвлекаться. У тебя голова закружилась, да? Ты чуть не упал.

– Я просто слегка задохнулся, – натянуто отозвался он и обернулся, чтобы взглянуть на ребятишек, которые играли в парке в бейсбол. Они смеялись и бегали по площадке. Ральф позавидовал их молодым легким.

– Значит, слегка задохнулся?

– Да.

– Просто слегка задохнулся.

– Луис, тебя заело, как старую пластинку.

– Ну ладно, старая пластинка сейчас кое-что тебе скажет. Ты просто псих, если в такую жару потащился на холм. Если ты хочешь гулять, почему бы тебе не пройтись по шоссе, продолжению Харрис-авеню, там все-таки ровная местность.

– Потому что эта дорога напоминает мне про Каролину. – Ральфу и самому не понравился его грубый, холодный тон, но он ничего не мог с собой сделать.

– Вот черт. – Луиза легонько коснулась его руки. – Прости, пожалуйста.

– Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Я должна была сообразить. Но твой нынешний вид мне тоже очень не нравится. Тебе уже не двадцать лет, Ральф. И даже не сорок. Я не хочу сказать, что ты в плохой форме – для своих лет ты просто в отличной форме, – но тебе надо себя поберечь. Я думаю, Каролина бы не обрадовалась тому, что ты себя гробишь.

– Да, наверное, – сказал Ральф. – Но я и вправду…

…в порядке, хотел он сказать, но потом вдруг увидел глаза Луизы и понял, что не сможет закончить фразу. В ее темных глазах были усталость и грусть… или, может быть, одиночество. А может, и то, и другое. В любом случае это было не все, что он увидел в ее глазах. Еще он увидел себя.

Какой ты дурак, говорили эти глаза. Или мы оба с тобой дураки. Тебе семьдесят лет, Ральф, и ты вдовец. Мне шестьдесят восемь, и я вдова. И сколько еще мы будем сидеть вечерами у тебя на крыльце с Биллом Макговерном в качестве дуэньи?! Надеюсь, не очень долго, потому что у нас мало времени – у двух старых грибов.

– Ральф, – вдруг встревожилась Луиза. – Ты точно в порядке?

– Да, – сказал он, опустив взгляд на свои руки – Да, конечно.

– У тебя было такое лицо, как будто… не знаю, как и сказать.

Ральф вдруг подумал, что, может, жара и подъем на холм все-таки сделали свое черное дело и он действительно слегка тронулся. В конце концов это же Луиза, которую Макговерн всегда называл (смешливо приподняв бровь) «наша Луиза». Ну да, конечно, она и сейчас была в замечательной форме – стройные ноги, красивая грудь и эти незабываемые глаза, – и он, может быть, был бы и не прочь затащить ее в постель, и она, может быть, тоже была бы не прочь, чтобы ее затащили. Но что потом? Если она увидит билет в кино в книжке, которую он читает, она его вытащит – посмотреть, на какой фильм он ходил?

Наверняка ведь не вытащит. Никто не спорит, что у Луизы потрясающие глаза, и Ральф не раз ловил себя на том, что его взгляд скользит вниз, к вырезу ее блузки, когда они втроем с Макговерном сидели у них на крыльце и пили чай со льдом прохладными летними вечерами, но Ральф был из тех осторожных мужчин, которые убеждены, что маленькая головка может повлечь крупные неприятности на твою голову даже в семьдесят лет. Старость – это не оправдание для беспечности.

Он встал, избегая взгляда Луизы и пытаясь не очень сутулиться.